Теракты во Франции уже породили бурные дискуссии на различные темы, начиная от отставки Олланда и заканчивая необходимостью пересмотра европейского подхода к правам человека. Но одна из основных — какие меры нужно принимать для того, чтобы аналогичная трагедия не повторилась в Париже или любом другом городе цивилизованного мира, войну которому объявила запрещенная в России террористическая группировка ИГ и ей подобные организации.
Множество российских политиков и экспертов рассматривают французский теракт либо как недоработку, либо как свидетельство слабости французских спецслужб. Говорят о том, что при Олланде французские контрразведчики резко сдали, что социалисты привили им беспечное отношение к существующим во Франции гетто. И, соответственно, рекомендации по предотвращению дальнейших терактов сводятся к усилению возможностей спецслужб по контролю за обществом, а также в повышении бдительности самих граждан и уровня их взаимодействия с органами правопорядка. Рекомендации, безусловно здравые и нужные, ведь любой стране нужны сильные и адекватные спецслужбы. Вот только они не решают проблему.
Спецслужбы не спасут
Возможности любых спецслужб предотвращать любые теракты наподобие парижских крайне ограничены. Говоря о этих трагических событиях, большинство экспертов и политиков сравнивают их с 11 сентября, причем не только с точки зрения эффекта, но и с точки зрения организации. А это глубокое заблуждение. Теракты в Нью-Йорке и Вашингтоне в 2001 году тщательно и скрупулезно готовились, к организации было привлечено значительное число людей, требовалось совершить крайне сложные мероприятия (наподобие подготовки летчиков). И, учитывая все это, спецслужбы могли на одном из этапов перехватить информацию (через агентуру, прослушку или электронную разведку) и предотвратить теракт. Парижские же события являются по сути новым типом терактов (аналогичным событиям в Мумбаи в 2008 году), для проработки которых нужна минимальная подготовка. Стоящие за терактами люди отказались от технически или организационно сложных мероприятий, например, закладки бомбы в концертном зале или же поиску мер по проникновению террориста-смертника непосредственно на трибуны Стад-де-Франс (взрыв на котором в присутствии президента Олланда имел бы колоссальный эффект). По сути организация теракта потребовала лишь нескольких смертников, набранных в культурных гетто Европы (например, в эмигрантских районах Брюсселя, жители которых живут в своем маленьком мирке, не интегрируются в бельгийское общество, и уязвимы перед радикальной пропагандой, говорящей о необходимости отомстить за страдающих от рук неверных братьев в Сирии и Ираке). Им дали в руки обычные автоматы, снарядили собранными на коленках поясами шахидов, после чего отправили убивать и умирать.
Предотвратить организацию такого рода терактов спецслужбы смогут только при тотальном контроле за обществом, включая наличие информаторов в каждой из эмигрантских группировок а также жесточайший контроль за оборотом стрелкового оружия в стране. Но оправданны ли такие меры? Сразу же встает вопрос о дилемме свобода/безопасность, а также менее известной дилемме безопасность/развитие? До каких пределов нужно усиливать возможности спецслужб по контролю за обществом в ущерб свободам граждан? До уровня «Патриотического акта»? Или же до уровня антиутопий и «Большого брата»? И до какой степени нужно чрезмерным контролем замораживать развитие и эволюцию общественной системы? Ведь чем больше контроля, тем меньше эволюции и тем выше шанс на то, что развитие этой системы пойдет не по эволюционному, а по революционному пути.
Нужна эволюция режимов
Безусловно, это не значит, что меры по контролю за безопасностью не надо усиливать — надо. В частности, реализовывать (естественно, без перегибов) предложение французского премьер-министра Мануэля Вальса по отлову, посадкам или депортации радикальных исламских имамов, проповедующих внутри этих гетто. Однако нужно четко отдавать себе отчет в том, что эти меры могут снизить частоту терактов, но не предотвратить их. Ведь они являются, по сути, борьбой с симптомами болезни, а не с причиной ее возникновения. А возникла эта болезнь из-за тупиковости социально-политического развития в большинстве мусульманских стран. Власти этих стран не могут предложить населению свободу, социальные лифты, право на развитие, нужный набор ценностей, модернизацию а зачастую и элементарный базовый уровень экономического благосостояния. Более того, они лишают людей даже надежды на то, что эти режимы со временем трансформируются. В результате люди не ощущают себя сопричастными со своими национально-государственными проектами, и ищут иные формы сопричастности, а также иные проекты, которые способны принести с их жизнь цель и справедливость. Зачастую этими проектами становятся наднациональные исламские террористические группировки, которые базируют свою идеологию на традиционалистских трактовках Корана. Именно так и возникла ИГ — как ответ исламского общества, как поиск им нового пути развития.
Поэтому по-настоящему бороться с терроризмом можно лишь через трансформацию этих режимов и стимулирование модернизации ислама в сторону более конформистских версий (своего рода исламскую реформацию). Но, естественно, трансформацию не путем военного вторжения или гуманитарных интервенций (как это делали американцы в Ираке, или сейчас делают в Сирии). И не свержением авторитарных режимов — нужно понимать тонкость момента, ведь способствующие притоку рекрутов к террористам авторитарные режимы являются одновременно и силами, сдерживающими приход этих исламистов к власти. Свержение авторитарных лидеров в Ираке и Ливии развязало руки исламистам, поэтому речь должна идти не о переворотах и шоковых демократизациях, а о последовательной, постепенной эволюции режимов в сторону более открытых и человечных форм правления.
Безусловно, задача выглядит как из категории утопичных. Как минимум потому, что для достижения такой тонкой и аккуратной эволюции нужны совместные последовательные действия всех центров силы современного мира. Нужны гарантии того, что эти центры поумерят свои региональные амбиции (например, по использованию террористов против своих противников) ради достижения общей цели. Очевидно, что коллективный Запад и прежде всего США не готовы на такое открытое сотрудничество с Россией, а тем более с Ираном. Поэтому и настоящая борьба с терроризмом откладывается на неопределенный срок, до которого страны могут лишь продолжать бороться с симптомами.
С другой стороны, Москва имеет все возможности для того, чтобы самостоятельно или с группой обеспокоенных товарищей бороться с причинами, но не во всем мире, а в отдельных его регионах. Не на Ближнем Востоке, но хотя бы в Средней Азии, где местные режимы своей политикой точно так же принуждают людей уходить в исламистское подполье. До сих пор Кремль фактически закрывал на это глаза, опасаясь вмешиваться во внутренние дела среднеазиатских государей. Например, молчал, когда таджикский президент Рахмон взял курс на пересмотр Московских соглашений (завершивших гражданскую войну в Таджикистане через политический компромисс между противоборствующими силами) и начал преследование умеренной Партии Исламского Возрождения Таджикистана, назвав ее чуть ли не филиалом ИГ.
В Кремле должны понять, что дестабилизация Средней Азии через какое-то время приведет к серьезным внешнеполитическим и даже внутриполитическим проблемам России (беженцам, разрыву экономических связей, нестабильности в южном подбрюшье и радикализации российских мусульман). И поскольку эти проблемы грозят не только Москве, но и Китаю, а также Ирану, эти страны могут попытаться решить проблемы возникновения терроризма в отдельно взятом, важном для них регионе. Одновременно, естественно, ведя диалог с Западом о совместной борьбе с причинами возникновения терроризма в глобальных масштабах. И надеясь на то, что со временем западные партнеры будут подходить к этому диалогу более ответственно.
Designed by