Вот уже третью неделю не утихают акции протеста в Гонконге, китайской автономии с особым статусом. Символом протеста стали желтые зонтики, которыми демонстранты сначала защищались от ливней, потом — от слезоточивого газа; теперь они носят зонтики просто как знак своей политической позиции. В мире эти события оценивают по-разному, но все почему-то используют слово «революция». Российские СМИ видят в Гонконге цветную революцию, инспирированную Западом. На Западе говорят о революции демократической. Однако сами демонстранты не хотят никакой смены власти; они вообще против серьезных потрясений. Корреспондент «РР» отправился в Гонконг, чтобы понять, зачем тысячи горожан вышли на улицу и почему они при этом не стремятся никого победить.
Быть сильным
— Русская еда какая-то слишком сладкая, — жалуется Джойс, моя соседка по самолету. Она работает ассистентом в суде, живет в материковом Китае и только что закончила свое первое путешествие по европейской стране. Джойс имеет в виду Россию. Ей тут понравилось все, кроме кухни. Одной из главных причин своего путешествия Джойс называет Владимира Путина.
— Он мне очень нравится, — смущенно говорит она.
— Почему?
— Ну, он такой сильный, такой могущественный! — Джойс считает, что Путин может противостоять Западу, Путин еще больше сблизил Россию и Китай и вообще Путин симпатяга. — У нас все его очень любят. И в России тоже. А тебе он нравится?
— Вообще-то не слишком. Не уверен, что демонстрация силы — это то, что отличает хорошего президента.
— О-у-у… — разочарованно тянет она. О политике больше не говорим. Джойс показывает мне свои московские фотографии на смартфоне.
— А вот наш Facebook, — она открывает приложение, которое почти в точности копирует американскую соцсеть. — Настоящий Facebook у нас не работает, — поясняет она. А еще в Китае не работает Youtube и другие привычные для любого европейца сайты — не пропускает цензура.
Джойс просит показать ей обычный Facebook — она никогда не видела его вживую. Первая новость в моей ленте — протестные акции в Гонконге. Джойс неодобрительно усмехается.
— Главная цель таких протестов — это выгода, — отрезает моя соседка по самолету.
— А как ты относишься к тому, что в Китае нет свободы слова, что из-за цензуры вам нельзя пользоваться теми же Facebook, Twitter? — после небольшой паузы спрашиваю я. Джойс ищет в переводчике, что такое цензура.
— Не очень хорошо… Но иногда это необходимо. Когда на твоих плечах большая ответственность за целую страну — нужно быть сильным.
Примерно так же считает большая часть жителей материкового Китая. Если какая-то информация о гонконгских протестах и попадает в официальные китайские СМИ, то исключительно негативная: демонстранты — это бездельники, которые сеют хаос и разрушения в одном из главных финансовых центров Азии. В такой ситуации государству просто необходимо «быть сильным».
Раз, два, три, четыре
В европейском сознании несчастливым числом считается тринадцать. В Китае эту роль выполняет цифра четыре. По-китайски она звучит похоже на слово «смерть». И от этого случаются всякие курьезы: например, иногда в лифте может не оказаться четвертого этажа — люди боятся нажимать на кнопку «4».
А еще четыре — одна из самых трагичных и кровавых цифр в истории коммунистической империи. «4 июня 1989 года» — в китайских аналогах Google или Википедии по этому запросу в лучшем случае ничего не обнаружится, в худшем — жди в гости сотрудника местных спецслужб. В этот день произошли знаменитые на весь мир, но тщательно вымарываемые из национальной памяти события на площади Тяньаньмэнь. После нескольких месяцев студенческих протестов на самой большой площади Пекина национальная освободительная армия начала физическое уничтожение демонстрантов. По разным данным, тогда погибли от нескольких сотен до двух с половиной тысяч человек. Выживших тщательно отлавливали и сажали в тюрьмы. Местные блогеры-диссиденты пытаются хранить память о 4 июня 1989 года в зашифрованном виде. Например, когда-то информацию о событиях на Тяньаньмэнь можно было найти по запросу «35 мая 1988+1 года». Но китайская цензура быстро вычисляет новые шифры и добавляет их в специальный черный список.
4 октября 2014 года в Гонконге тоже кипели страсти. Многотысячные студенческие протесты охватили главные административные и финансовые точки города. В стычки с демонстрантами вступали неизвестные люди — полиция никого не рвалась защищать, словно все так и должно быть. В итоге многие пострадали, десятки человек были задержаны.
Несмотря на то что о китайской несвободе слагают легенды, в Поднебесной постоянно происходит нечто подобное: кто-то против чего-то всегда протестует — счет демонстрантов обычно идет на тысячи. Но если в материковом Китае протестовать опаснее и сложнее, то Гонконг по праву считается настоящим китайским Гайд-парком. Во многом это обусловлено его колониальным прошлым.
Occupy
Гонконг — самый европейский город Китая. Это огромный конгломерат из стекла, металла и зелени. До 1997 года город был колонией Великобритании — соответственно и образовательная система, и городская инфраструктура, и представления о свободе вполне британские. Жизнь здесь устроена по принципу «Одна страна — две системы». Китайская власть не вмешивается во внутренние дела Гонконга и отвечает только за внешнюю политику и оборону. Поэтому даже под формальным китайским правлением город не утратил своих экономических позиций в Азиатско-Тихоокеанском регионе. На данный момент он является шестым фондовым рынком мира — здесь свободно проходят крупные потоки капиталов, а безвизовый режим установлен с большинством стран мира, включая Россию.
По договору с Британией эта территория станет настоящей китайской провинцией только в 2047 году. А пока здесь работает и Facebook, и Twitter, и протестовать не так уж страшно. Естественно, в условиях относительной экономической свободы в Гонконге давно назрел вопрос о свободе политической.
Connaught road — главная транспортная артерия финансового сердца Гонконга — перекрыта. Перед правительственным зданием установлена маленькая самодельная сцена — максимум на пять человек. С нее на сотню тысяч собравшихся довольно посматривает профессор Бенни Тай. Он придумал Occupy Hong Kong еще три года назад и теперь любуется на свое детище.
В 2011 году профессор Гонконгского университета Тай впервые серьезно заговорил о том, что добиваться прямых всенародных выборов главного министра местной администрации придется уличными методами. Раньше его назначала коллегия выборщиков. Большинство политологов сходятся на том, что за этой коллегией так или иначе всегда стоял Пекин. Интеллектуальная элита протестовала против такой системы, но не очень активно. А в 2014 году Пекин объявил о новой электоральной реформе, в соответствии с которой всенародные выборы министра в Гонконге пройдут в 2017 году. Казалось бы, случился существенный демократический рывок вперед. Но есть один нюанс. Всенародно выбирать главу Гонконга предлагалось из двух-трех кандидатов, предварительно одобренных Пекином. Это стало спусковым механизмом протеста. Люди вышли на улицу.
Постапокалипсис
До 28 сентября протест был чисто символическим. У здания центрального правительства проходил скромный по местным меркам митинг в тысячу человек. Его устроили Федерация студентов Гонконга и студенческая организация Scholarism. В течение трех дней у стен правительственного комплекса они требовали прямых выборов без участия Пекина, на четвертый перешли через ограждения и еще на день засели там. Конечно, всех жестко разогнали, кого-то даже взяли под стражу. Такая реакция властей активизировала еще не задействованных в политической борьбе людей, и 28 сентября они перекрыли дороги. Практика гонконгских протестов показала, что чем жестче полиция обращается с демонстрантами — а в ход шли и слезоточивый газ, и дубинки, — тем больше их становится. Поэтому после грубого приема полиция ослабила хватку и отдала два главных городских района — Admiralty и Mongkok — демонстрантам.
Прошла неделя. Я иду поздним вечером по деловому центру города. До точки кипения протеста — станции метро Admiralty — километра три. Мне встречается с десяток полицейских, несколько прохожих и пара машин. Пустые улицы, тишина и бесконечные пальмы. Сегодня центр Гонконга больше напоминает декорации постапокалиптического фильма.
На подходах к небоскребам крупнейших мировых банков дороги перекрывают баррикады из дорожных заграждений и всякого хлама. Почти на неделю демонстранты полностью парализовали государственные учреждения, не пуская чиновников и банкиров на работу. Только недавно стороны пришли к соглашению о том, что белые воротнички все-таки смогут попасть в свои офисы; в ближайшее время состоятся переговоры между демонстрантами и властью о разрешении этого кризиса.
Впереди виднеются палатки. На складных стульях сидят несколько человек, кое-кто устроился на асфальте. Мимо проезжают счастливые скейтеры — в их распоряжении несколько километров прекрасной ровной дороги. Меня встречает интеллигентный толстячок в шортах, с политически безупречным зонтом желтого цвета.
— А что, только вы тут остались? — спрашиваю.
— Нет, еще под мостом группа и там, — показывает куда-то рукой, — и еще здесь и здесь.
Он объясняет, что группами проще контролировать территорию, но большинство все равно находится у станции метро.
В тот день многие СМИ — кто злорадно, кто разочарованно — сообщили, что протест в Гонконге официально слит, от восьмидесяти тысяч осталась всего сотня демонстрантов, условные лидеры согласились на переговоры с властью и пустили чиновников на работу. Революции не получилось.
Но из центра Гонконга ситуация видится иначе. Главный финансово-административный квартал по-прежнему перекрыт. Если все разрозненные группы наиболее заинтересованных демонстрантов сбегутся в одну кучу, получится полторы тысячи человек, если их побьют и свинтят — на следующий день придут сто пятьдесят тысяч. А готовность идти на разумные уступки и открытость для общения здесь не считаются проявлениями слабости. Не соглашаться на переговоры? Не пускать чиновников, которые созрели до переговоров, на работу? Чтобы что?
— Это не революция. Это эволюция! — написано на огромном плакате перед станцией метро Admiralty. Возможно, Гонконг и не оправдал революционных надежд болельщиков по всему миру. Но китайцы — это не европейцы. Они относятся к власти без лишнего героического пафоса, исключительно прагматично, как к необходимой функции. Пока чинится, ее лучше чинить, а не ломать.
Цель
За три последние недели гонконгские протесты успели сравнить и с российскими, и с украинскими, и со всеми когда-либо существовавшими в природе. Между «революцией зонтиков» и остальными действительно много общего. На улицы выходит креативный класс, который хочет больше свободы. Вроде бы все очень похоже, только китайцам удается как-то особенно хорошо концентрироваться на том, зачем они пришли.
У дорожного разделителя в обнимку с какой-то коробкой сидит Брайан. Он айтишник.
— Я пришел сюда, чтобы поддержать демократию в Гонконге. Я хочу прямых выборов, — он говорит очень уверенно и серьезно. Наверное, профессиональный оппозиционер.
— И сколько дней ты тут сидишь? — я жду, что он скажет «с первой минуты протеста без сна и отдыха».
— Да час всего. Четвертый раз прихожу, — деловито отвечает он.
— А когда уйдешь? — я все еще надеюсь, что он скажет «никогда» или «когда рухнет кровавый режим».
— Думаю, сегодня в десять, — он сверяется со своим календарем. — Завтра и послезавтра тоже приду.
— То есть ты не ждешь, что протест вот-вот победит?
— Конечно, нет. У нас будет очень долгий путь к свободе, — Брайан говорит как-то подозрительно хладнокровно. Никакого запала, исключительная уверенность. Его нисколько не смущает, что вернуться сюда придется еще много раз и моментально ничего не произойдет.
По пустой дороге бегает маленький белый пудель, на шее и хвосте у него повязаны желтые ленточки: желтый — фирменный цвет гонконгского протеста. Пожилой мужчина манит собаку едой, и она несется к нему со всех ног — желтые ленточки живописно развеваются на ветру. Мужчина сначала тоже рассказывает про демократизацию и выборы, но потом объясняет, что вообще-то он из движения против употребления собак в пищу. В материковом Китае это нормальная практика.
— Ну как можно съесть такую прелесть? — он умиленно треплет пуделя за ухом. — Это государство ест собак! — Хозяин пуделя не рвется продвигать свою повестку, а просто надеется, что честные выборы — это еще один шаг к полному запрету есть пуделей.
Погладить протестную собаку подходит Монка — настоящая филологическая барышня с факультета китайского языка и литературы. Мама запрещает ей ходить на митинги — она верит китайской официальной прессе, в которой демонстранты показаны коварными злодеями. Но сегодня Монка сбежала с занятий, чтобы выразить свою гражданскую позицию. Говорит, что мама ее, конечно, не прибьет, но скандал обязательно будет.
Между входом в метро и торговым центром сидит магистрант Крис Лау с друзьями-студентами, будущими социальными работниками. Они здесь уже шесть дней. Какой-то сочувствующий бизнесмен из торгового центра протянул им огромную usb-переноску, и они самоотверженно заряжают всем желающим телефоны. Этой опцией уже воспользовались больше двух тысяч человек — ведется статистика. Для Криса и команды сидеть в уголке и караулить чужие телефоны — персональная ответственность. Они тут не просто так.
— Как вы думаете, почему полиция всех еще не разогнала? — интересуюсь я.
— Ну, они уже применяли силу, использовали слезоточивый газ. Люди говорили об этом, были возмущены, и в следующий раз пришло куда больше народа. Сейчас полиция расплачивается за собственную жестокость.
— А что ваши преподаватели думают о том, что вы тут сидите?
— Они нас поддерживали с самого начала. Некоторые даже сами приходят, — отвечает Крис. К слову, этот протест на уровне идеологии зародился именно в университете. Идеи профессоров подхватили студенческие организации. А дальше — Facebook, Twitter, Firechat.
— Вы же наверняка знаете, чем закончились протесты в России и Украине. Не боитесь, что выйдет что-нибудь подобное?
— Мы знаем, да. Россия и Украина, конечно, прекрасные страны, но Гонконг — это совершенно другая история. Мы не хотим отсоединяться от Китая или к кому-то присоединяться. Мы просто хотим больше свободы, мы хотим проведения честных выборов. — Крис объясняет, что у этого протеста есть небольшая, но четкая, конкретная и вполне выполнимая цель. Никаких «банду Ельцина под суд» и «Китай будет свободным». Пока что только настоящие выборы. Ну, и на перспективу — не есть собак.
Титушки
Самоорганизация гонконгских демонстрантов — это что-то особенное. У дорожных заграждений и баррикад сидят люди, которые подают руки приходящим и уходящим. Женщина, которую я недавно видел в одном из кафе за работой, тихонько проходит вдоль усталых демонстрантов и молча раздает сэндвичи. Весь центр заклеен сотнями самодельных плакатов и листовок, огромные разрисованные простыни свисают с эскалаторов и с надземных переходов. Профессиональные медики в свободное от работы время заходят в палатки первой помощи, кто-то сооружает лестницы через баррикады и мастерит парты для того, чтобы студентам было удобнее заниматься, не отвлекаясь от протеста. Специальные службы собирают и сортируют мусор, кто-то преподает в палатке математику. Некий художник строит огромный памятник человеку с желтым зонтом по типу Богини демократии, которая в 1989 году была возведена демонстрантами на площади Тяньаньмэнь. Чем дальше, тем больше этот протестный островок напоминает государство в государстве. Кажется, еще пара недель, и они построят здесь небоскреб.
В спокойные дни ближе к ночи протестный лагерь редеет. После объявления о переговорах с властями многие успокоились и приняли выжидательную позицию — раз будут переговоры, значит, все развивается правильно. Ночуют у станции метро только несколько сотен самых отчаянных.
Сегодня как раз один из дней, когда ничего особо не происходит. В палатке по сбору провизии скучает семнадцатилетний Люнг Чанг. На вопрос, что он здесь делает, Люнг Чанг отвечает почти как все.
— Я житель Гонконга, поэтому я здесь. Многим людям нужна вода и еда, — он показывает на склад провизии, которым заправляет. — Многим нужна помощь, и я один из волонтеров. Просто я могу сделать что-то полезное и делаю это.
— А тебе не страшно, что с тобой может случиться что-нибудь неприятное? Протест — дело небезопасное.
— Нет, — решительно говорит Люнг Чанг, но потом осекается. — Конечно, страшно! Я волнуюсь за маму, за свою учебу…
— И как мама реагирует на то, что ты тут сидишь?
— Она говорит, что протестовать — это хорошо. Но если будет слезоточивый газ и насилие, нужно скорее бежать домой.
Неожиданно за нашими спинами поднимается какой-то шум и суматоха. Люнг Чанг, как и другие скучающие волонтеры, вытягивается по стойке смирно и навостряет уши.
— Это голубые ленты! Они скоро будут здесь. Будь осторожен, сильно не высовывайся — это опасно, — шепчет Люнг Чанг и ведет меня к выходу из метро.
В западной прессе людей с голубыми лентами на груди называют anti-democratic activists, в Рунете — титушками. Доподлинно неизвестно, откуда они взялись: желтоленточники, и многие СМИ убеждены, что это проплаченная властями массовка и прогосударственные низовые активисты. Обычно они приходят к станциям метро Admiralty и Mongkok и начинают требовать, чтобы демонстранты подчинились требованию властей, разошлись и освободили улицы. В результате нередко возникают конфликты, которые уже не раз заканчивались рукоприкладством.
Люнг Чанг становится в живую стену, чтобы не пустить синеленточников в сердце палаточного лагеря. Несмотря на то что протест заявлен как мирный, некоторые демонстранты в мотоциклетных доспехах, шлемах и масках. Это выглядит очень впечатляюще: в один момент разрозненная кучка людей превращается в супертрансформера-общедемонстранта. Люди сбегаются к станции метро по какому-то наитию, никто никого не вызывает и не вызванивает — видимо, информация о том, что необходимо объединиться, проходит по неведомым каналам коллективного бессознательного.
Я пробираюсь через живую стену и иду туда, где предположительно находятся гонконгские титушки. Они идут мне навстречу — человек пятьдесят, все с синими ленточками, у кого-то в руках мегафоны, кто-то тащит колонки, с ними журналисты и очень крепкие ребята. По виду они напоминают участников прокремлевских молодежных движений, есть среди них и люди пенсионного возраста. Идут организованной группой, неожиданно останавливаются. Женщина средних лет дает инструкции — кто куда встанет, как и что кто будет делать. Я пытаюсь с ней поговорить, но она объясняет, что не является публичной персоной и убегает. Подхожу к пожилому мужчине:
— Здравствуйте, как вас зовут?
— Тсой Хал Кин.
— А зачем вы сюда пришли?
— Вы видите у меня на груди синюю ленту. У них, — показывает на живую стену, — ленты желтые. Они — сторонники движения Occupy. Они заняли центр города. Они мешают нормальной работе магазинов и вообще обычной жизни людей. Это безработные, бездельники и студенты, прогуливающие университет. Мы, — показывает на свою синюю ленточку, — хотим мира и порядка, а они не хотят.
— Они выступают за честные свободные выборы. А вы, получается, против?
— Конечно, мы за честные выборы, но не силовыми путями. Гонконгская демократия еще дитя. Сто пятьдесят лет у нас не было никакой демократии. И мы до конца не знаем, как это работает. Нам нужно учиться. Китайское правительство шаг за шагом ведет нас к демократии. Мы не хотим одномоментного прыжка.
— Вы верите, что правительство Китая хочет, чтобы в Гонконге была демократия?
— Конечно. Нам обещали реформу и сдержали свое слово. Но это движение поступательное, — глубокомысленно говорит Тсой Хал Кин. За моей спиной начинается жуткий гул.
Мы с Тсоем идем на звук. Синеленточники вступили в словесную перепалку с желтоленточниками. Дискуссия начинается между двумя людьми с разных сторон, потом включаются другие, обстановка накаляется. Когда стороны уже орут друг на друга, живая стена улюлюкая подходит ближе. Синие ленты принимаются кричать в мегафоны. В России эта ситуация давно переросла бы в драку, но китайцы сдерживаются — они просто истошно орут друг на друга. Живая стена окружает титушек. Наверное, им очень страшно, но они не перестают надрываться.
Неожиданно какой-то парень с желтой лентой начинает громко петь Happy birthday to you, остальные подхватывают. Группа с синими лентами не может перекричать несколько сотен голосов и ждет. Песня заканчивается, и синие ленты наносят ответный удар — поют ту же самую песню. Желтые ленты парируют. В этой музыкальной битве очевидный перевес на стороне Occupy.
— Да что здесь, черт возьми, происходит? У кого-то день рождения? — спрашиваю первого попавшегося человека в толпе.
— Ты про песню? Это они так создают мирную атмосферу, чтобы не подраться.
Монгкок
У станции метро Mongkok дурная слава. Здесь произошли неприятные события 4 октября —массовые столкновения желтых лент с синими. Сегодня в Монгкоке тоже не утихают перебранки. У меня на глазах прохожие без синих лент и мегафонов спонтанно останавливаются и начинают ругаться на демонстрантов. Совершенно очевидно, что эти люди не проплачены и вполне искренни — зачастую это обычные пожилые работяги. Грозные выкрики вроде: «Иди работай, город весь засрали, бездельники, жить спокойно не дают!» — звучат тут довольно часто. Прохожие отчитывают демонстрантов как собственных детей. Это похоже на вечный поколенческий конфликт — старшие упрекают младших в несостоятельности и никчемности. Младшие выживают и выигрывают.
Примерно с теми же претензиями подхожу к двум друзьям из числа протестующих. Инженер Джеки Там и ассистент патентной конторы Лувр Танг за обе щеки уплетают фастфуд и вареную кукурузу — жадно и увлеченно, полностью отдаваясь процессу.
— Привет. Перерыв на обед? — спрашиваю их. Они кивают. — А где работаете?
— Я в здании позади тебя, — говорит лысоватый тощий Джеки.
— А я в здании впереди, — показывает Лувр, похожий на кунг-фу панду. — Скоро возвращаться на работу, — печально добавляет он.
— И что ваши боссы думают о том, что вы здесь сидите?
— А-ха-ха! Ты знаешь, кто такие шотландцы? А-ха-ха! Ну так вот, мой босс — шотландец, — смеется Джеки. — Он с радостью меня сюда отпускает.
— Вы понимаете, что нарушаете привычную жизнь города, парализуете его?
— Правда? Ты где-то видишь пробки? — Джеки смотрит на параллельную улицу, по ней с нормальной скоростью едут машины. — Или, может быть, магазины из-за нас не работают? Все функционирует нормально, туристы гуляют, жизнь идет своим чередом. Мы просто делаем воздух здесь немного чище, — смеется Джеки.
Про воздух он совершенно прав: дышится на баррикадах очень легко. А вот некоторые магазины все-таки закрылись, опасаясь протестов. Но это капля в море — почти все работает по расписанию, а фастфуд вообще надрывается, чтобы прокормить всех демонстрантов.
— А вы знаете, что произошло 4 июня тысяча… — начинаю спрашивать я.
— …Девятьсот восемьдесят девятого года. Да, знаем, — в голос отвечают оба.
— А вы не боитесь, что с этой «революцией зонтиков» может произойти нечто подобное? Приедут танки, и…
— Благодаря таким парням, как ты, мы под прицелами камер со всего мира. Китай просто побоится потерять лицо в глазах мировой общественности.
— Но если вас всех перестреляют, ничего не изменится. Весь мир неодобрительно покачает головой, но вас никто не оживит. Вы просто будете мертвыми.
— Ну, если я умру, какое мне будет дело до всего этого, — усмехается Джеки. — Я буду там, — показывает пальцем вверх, — мне будет хорошо и не до политики.
— А вы знаете каких-нибудь лидеров этого протеста?
— Да, у нас есть один лидер. Это народ, — патетично говорит Джеки. — У нас нет никакого политического руководителя. Мы стоим здесь потому, что мы стоим здесь.
Воздействие, противодействие, цугцванг
В пятницу 10 октября должно было состояться важное событие в жизни гонконгских протестов — переговоры властей с демонстрантами. Поэтому в четверг днем людей на баррикадах было совсем мало. Но в четверг вечером власти объявили, что никаких переговоров не будет, пока демонстранты не освободят центр. Видимо, власти примерно этого и добивались — ослабить инициативу обещаниями переговоров, измотать протестующих и добиться того, чтобы они сами разошлись.
Пятница, вечер. На маленькой сцене — профессор Бенни Тай, придумавший Occupy, двое активистов и семнадцатилетний Джошуа Вонг, лидер студенческой организации Scolarism. Как настоящий азиатский подросток он без остановки ковыряется в своем смартфоне. Сегодня на этой сцене выступило огромное количество людей. Профессора, медики, мусорщики, студенты, поп-звезды — стотысячная толпа собравшихся неистово хлопала всем. Но больше всего оваций досталось Джошуа Вонгу — недавно Time напечатал его фото на обложке, рассказав о том, чем живет лицо гонконгского протеста.
— На этой обложке должны были быть все вы, — говорит Джошуа демонстрантам. Кажется, он немного смущен тем, что из него сделали Гавроша этой «революции». Потому что гонконгский протест изначально был деперсонализирован. Даже самых известных демонстрантов — Вонга и Тая — смогли назвать всего пара человек из тех, с кем мне довелось пообщаться. Человек — капля, коллектив — море.
Джошуа выступает перед площадью, на которой снова сотня тысяч человек. Он размахивает руками как три Навальных, громко-громко кричит слово «Гонконг». Слюна летит во все стороны, молнии из глаз — тоже. Во время его выступления происходит что-то мистическое: кажется, что если сейчас Джошуа укажет своими длинными руками-ниточками на правительственный комплекс, люди пойдут и возьмут его. Но ничего такого не происходит. Главным результатом митинга стало решение не просто приходить на перекрытые улицы снова и снова, а переехать туда жить — с палатками, туристическими ковриками и постоянными требованиями честных выборов.
Суббота, 11 октября. Вся дорога перед станцией метро Admiralty вспузырилась разноцветными палатками — их тут несколько сотен. Но люди сидят и на дорожных отбойниках, и просто на асфальте. Студенты целую ночь напролет занимаются за самодельными партами. У каждого есть автономная настольная лампа, всех раз в час чем-нибудь подкармливают и укутывают в пледы. Нет сомнений, что все это надолго.
Если власти Гонконга будут и дальше игнорировать демонстрантов, главные дороги города так и останутся перекрытыми. Если «революцию зонтиков» попытаются разогнать, на следующий день протестующих будет в десять раз больше. А если разрешить прямые одноступенчатые выборы, то это станет заразительным примером для материкового Китая — и может обернуться в самый страшный сон коммунистической партии.
Designed by